А потом словно крик из души Людмилы Семеновны прорвался: «Ведь столько лет прошло, а нас все еще вторым сортом считают! А попробовали бы пережить то, что мы пережили, тогда и фыркали бы пренебрежительно…». Письмо Людмилы Михайловой показалось нам действительно важным и в эти майские дни очень актуальным.
«Пройдет еще немного времени, и в стране не останется участников Великой Отечественной войны, в том числе и последних свидетелей зверств фашистов – бывших несовершеннолетних узников концлагерей…
Прошло 70 лет с тех пор, как наше детство было перечеркнуто одним словом – «война». Сначала в наши дома стали стучаться похоронки, потом они стали гореть от бомбежек, потом до нас дошла линия фронта, потом пришли оккупанты… Мы – дети, старики, женщины – были легкой добычей, заступиться за нас было некому, ведь отцы, братья, даже деды ушли воевать…
Мы – семья Морозовых – жили в Ленинграде. Перед самой войной родился у моих родителей мой младший брат Саша. Как всегда, в начале лета мы все вместе уехали к бабушке, маминой маме, в село Никольское, что в 40 верстах от города на Неве.
Мои первые воспоминания связаны именно с этим селом, протянувшимся вдоль реки Тосны. Здесь были леса с ягодами и грибами, пещеры у реки, сюда приезжали с детьми мамины братья и сестры, и время в большой компании летело весело…
И тут грянула война… Помню, как утром собрался на работу мой дедушка Давыд Андреевич. Был он железнодорожником. Надел форму, фуражку, кивнул нам – и ушел. Больше мы его не видели, он погиб в тот день при бомбежке железнодорожного узла. Мои родители срочно засобирались в Ленинград. Нас с братом решили пока оставить у бабушки, ведь папа сразу же уходил на фронт. Мама в Ленинграде оставалась одна. Немцы наступали стремительно, и к осени 1941-го уже оккупировали Никольское и подошли к Ленинграду. Вернуться за нами мама не могла…
Мама прошла всю войну, как и отец, не имея никаких известий о нашей судьбе. Только в 1945 году она чудом отыскала нас с бабушкой – мы вернулись из немецких концлагерей… Бабушкин дом сожгли за то, что ее сыновья служили в Красной Армии. А Саша умер от голода еще в 1941-м…
Нас – таких, как я, девчонок и мальчишек - морили голодом и холодом, нас избивали, угнали в неволю… В концлагере с немецкой педантичностью у нас брали кровь, над нами ставили садистские опыты, нас превращали в рабов, а потом отправляли в газовые печи… Миллионы детей не вернулись домой, на Родину, большинство из них стали пеплом… Это страшно вспоминать, я до сих пор не могу об этом говорить. Когда нас освободили советские солдаты, мы мечтали о возвращении домой, где все должно было быть хорошо.
Но дома нас ждал сначала послевоенный голод, кого-то – сиротство. А потом… Потом издеваться над нами начала наша же страна.
Когда мы поступали на учебу, на работу, первый вопрос, который задавали кадровики, звучал так: были ли на оккупированной территории? Дальше начинались уточнения: в каком возрасте оказался в оккупации, не сам ли перешел к немцам, сотрудничал ли с фашистами.
Никому из этих спрашивающих не приходило в голову, что мы были детьми, даже не подростками…
Никто из этих «бдительных» людей не пытался даже задуматься, разобраться в истории Великой Отечественной, спросить, в конце концов, с тех, по чьей вине западная часть страны чуть ли не разом оказалась оккупированной, а эвакуация толком не проводилась. Спросить с тех, кто оставил гражданское население – детей, стариков – беззащитным. Вместо этого наше государство засекречивало – и до сих пор засекречивает – данные о том, сколько на самом деле советских людей оказалось в оккупации, сколько мирного населения погибло под бомбежками, сколько умерло от голода и было угнано в Германию.
Нет, вместо того чтобы отвечать на неудобные вопросы о причинах отступления и о многом другом, Советскому государству было выгоднее сделать нас предателями, изменниками, людьми второго сорта.
Через что мы прошли уже в советское время – это тоже страшно и унизительно вспоминать. От нас требовали справки, справки. Например, моей хорошей знакомой, попавшей сначала в фашистский концлагерь, а потом на принудительные работы в Германии, не выплатили компенсацию, потому что она не смогла предоставить справку, где и сколько времени работала. А она 1935 года рождения, ей было шесть лет, когда началась война, и семь – когда она стала рабыней.
Кто должен был брать эту справку и у кого – маленький человечек, угнанный, как скотина, в чужую страну, у своих хозяев? А другая моя подруга была рабыней у эстонского фермера, который, когда пришла Красная Армия, удрал вместе с фашистами и – ну надо же! – справки подневольному ребенку никакой не оставил.
Сколько погибло женщин и детей в эшелонах, отправляемых в Германию, когда пускали эти эшелоны под откосы партизаны, когда бомбили эти составы советские летчики. Вряд ли они знали, на кого именно бросали бомбы…
Может быть, советскому правительству было стыдно за загубленные ни в чем не повинные жизни, может быть, боялось оно правду открыть, а потому и переложило всю вину на нас: был «под немцем» - отвечай.
Что самое ужасное – и сегодня находятся люди, которые легко могут бросить камень в наш огород: какие, мол, они ветераны, за что им льготы, винтовки в руках не держали, не стали партизанами. И не объяснишь ведь, что были мы младшеклассниками, что погибали от голода, что многие еще до отправки в Германию выжили только потому, что мамы и бабушки отдавали нам последнее, сами недоедали, ходили босыми, закрывали нас своими телами во время бомбежек, прятали от оккупантов. Наши мамы и бабушки вынесли всю тяжесть фашистского ада, а потом – за то, что выжили – попали еще и в советские лагеря. А после того восстанавливали страну, неся на себе «позорное» клеймо «бывшие в оккупации». Они ушли из жизни, оболганные государством, не услышав ни извинений, ни благодарности.
Сегодня – в соответствии с указом № 1235 президента России – несовершеннолетние узники фашизма приравнены к участникам войны. Но даже в День Победы нас стараются не замечать, не вспоминать. Это очень обидно. В этом году – ВПЕРВЫЕ! – мы получили поздравительные открытки, в которых к нам обращались и как к узникам фашизма, и как к ветеранам. Это очень важно, даже трудно описать, насколько. Жаль только, что так поздно. Нас осталось очень мало – подорванное в рабстве, в концлагерях здоровье дает себя знать. Пожалуйста! Не обижайте нас пренебрежением…»
От редакции
Лично мне как человеку, родившемуся через 24 года после того, как кончилась война, трудно даже представить, что сегодня кто-то всерьез может делить людей, прошедших через этот ад, неважно, в каком качестве: бойца на фронте, труженика в тылу, ребенка в рабстве – на «чистых» и «нечистых», скрупулезно считать, у кого какие заслуги, кто лучше, кто хуже. Но логику власти – и, увы, иногда не только ее – мне не осилить. Узников фашизма приравняли к участникам войны в 1992 (!) году. Труженики тыла до сих пор не имеют таких же льгот. Мне никогда этого не понять. Когда я думаю о том, через что прошли люди в Великую Отечественную, мне становится дурно. Это было испытание для каждого, и сегодня, когда прошло столько лет, пора перестать проводить любые подсчеты и дележки. Даже те, кто родился в 1941-м, вынесли многое. Горе не бывает поделенным по принципу «ему больше, ему меньше», горе на всех одно.
Ветераны – участники войны, узники фашизма, труженики тыла – уходят из жизни. Через несколько лет, возможно, не останется в живых никого, кто принимал участие в боевых действиях. Носителями воспоминаний, живыми свидетелями будут те, кто в момент начала войны был еще слишком мал, чтобы держать оружие. Значит ли это, что мы не станем считать их ветеранами и «навсегда закроем» вопрос о помощи, поддержке, уважении? Мне кажется, что время хвастовства заслугами, время выяснений, кто где был, давно прошло. Сегодня всем должны быть равные почести.
