Писатель, поэт и охотник сибирской тайги Михаил Тарковский приехал во Владивосток

Известный писатель рассказал о современной литературе и Сибири

Писатель, отказавшийся от московской жизни в пользу сибирской глубинки, охотник, автор самобытных книг о Сибири и Дальнем Востоке (в том числе и близкой приморцам «Тойоты-Кресты») впервые приехал во Владивосток в 1998 году.

Известный писатель рассказал о современной литературе  и Сибири

Тогда сердце писателя приняло город без капли «столичного лоска», с его зябкими гостинками, теплотрассами и подарило читателю повесть «Гостиница «Океан».

Тарковский приезжал во Владивосток и в 2010-м, когда город заметно похорошел, и в 2014-м, когда политика «украсила» столицу Приморья мостами и многообещающими перспективами. Он приехал сюда и сейчас, будучи уже другом известного писателя из Владивостока Василия Авченко.

«Мягкое лицо» Владивостока

- Михаил, около шести лет назад вы говорили, что по сравнению со столицей жизнь в российской провинции более голодная, нищая и убогая. Как все эти годы менялся Владивосток в восприятии «нестоличного» писателя?

- Жизнь в Сибири и на Дальнем Востоке по сравнению с московской всегда представлялась мне менее жирной, менее сытой. Действительно – более нищей и убогой во внешнем отношении, но при этом еще более дорогой и полной какой-то своей правды. Когда в 1998-м я приехал во Владивосток, он, как и все города тогда, имел «убитый» вид. Город показался мне даже более депрессивным, более бедовым, чем сибирские города в то время. Следующая поездка, в 2010-м, кардинально изменила впечатление: я будто побывал за границей в хорошем смысле этого слова! У Владивостока появился лоск, «столичность». Хотя гостинки и теплотрассы все же остались. Но вообще-то гораздо важнее не внешние впечатления, а нечто более глубокое - дух города, который не связан с количеством ярких вывесок и кафе. Могу сказать, что дух города Владивостока независимо от эпох настолько неповторим, что в него можно влюбиться с первого взгляда. Однако вернемся к сравнению времен.

- С тех пор прошло почти шесть лет, и вы снова здесь...

- Изменения стали ощутимее, и их еще предстоит осознать и объяснить. Сейчас я возвращаюсь в Красноярск и Новосибирск из Владивостока с привкусом горечи. Во Владивостоке какая-то умопомрачительная энергия, какая-то мечта, которая, возможно, кроется в том, что это край океана, край тайны. И это несмотря на то, что по количеству населения он как Барнаул. И вот, повторюсь, возвращаясь в сибирские города, я ощущаю, что в них нет той энергии и той портовой эффектности, которая есть во Владивостоке, и то внимание к городу как к стратегической точке, которое мы наблюдаем последние годы, вызывает и радость за Приморье, и, повторюсь, горечь – что Сибирь, и особенно ее забайкальская часть, тоже достойна быть приведенной в порядок, достойна того, чтобы вспомнили о важности Сибири. Хотя, говоря о праздничности Владивостока, мы, конечно, имеем в виду внешнее впечатление.

- Что же касается внутреннего? В «Тойоте-Кресте» вы провели «стрелу раздела» между столичной Россией и российской провинцией. Ею стал Енисей.

- Не совсем так. Раздел между столицей и русской провинцией проходит условно по Московской кольцевой автодороге. Раздел энергетический между средней полосой России и всем остальным – по Уралу. А Енисей – это срединный меридиан, это то, что связывает, сшивает запад и восток нашей огромной страны. Это шов. Это корешок в книге.

Раздел между столицей и остальной Россией сгладился за счет внешних моментов – ярких вывесок, стеклянных витрин, заведений и магазинов. Но, по сути, до сих пор есть мир «прозападной» столицы, а есть мир русской провинции. Они различаются по характеру: в провинциях до сих пор сильнее то, что мы называем русским духом, сильнее голос трудовой земли, а значит, и традиции. Хотя и они в опасности. Во Владивостоке дух особенный. Если дух материкового Хабаровска еще сравним с сибирскими городами, то во Владивостоке, несмотря на мощную городскую энергию, все неожиданно мягче, даже лица людей! Лица сибиряков сухие, суровые, обветренные, загорелые. Дух Владивостока, возможно, скорее ближе к… Краснодару или черноморским городам: у людей лица южные, здесь чувствуешь парное дыхание океана.

- Все-таки вы и ваше творчество – больше тайга, чем океан. Сибирская и приморская тайга – есть ли разница?

- В самом сердце приморской тайги, в Сихотэ-Алине, мне  еще предстоит побывать! Но я уже был в тайге к западу от  Уссурийска. В сибирском понимании то, что здесь  называется тайгой, - это не тайга, это широколиственный  лес: по духу, облику и энергии. Тайга – это нечто  ощетиненное, хвойное. Она колючая, готичная, вытянутая  по струнке или же, наоборот, лиственничная,  «расшеперенная», как рыбья кость. В Приморье же  кудрявые кроны, много лиственных деревьев, тайга мягче.  Хотя промысловые традиции, образ жизни в здешней тайге  практически такой же, как и в сибирской, – охота, рыбалка,  быт.

Побег в Сибирь?

- Почему вы не любите говорить о своем побеге в Сибирь из Москвы?

- Это превратилось в дежурный вопрос, на который скучно отвечать. Да и было давно, и вообще не в счет. Не хочу, чтобы это воспринималось как побег, сиюминутное решение. Все происходило постепенно, и интерес к жизни в глубинке тоже приходил по мере того, как я превращался из жителя столицы в сибиряка.

- Сложно ли было «наследственному интеллигенту» почувствовать себя своим в мире сурового сибирского быта, в далекой от столицы Бахте?

- Интеллигент – это совершенно не обо мне, и, более того, мне это слово неприятно, особенно в последнее время: оно ассоциируется с прослойкой общества, которая сильно себя дискредитировала. Я никогда не относился и к «золотой молодежи». Все было достаточно просто и лишено какого-либо столичного лоска, достатка. К тому же меня с детства интересовали простые люди, и семья моя была простой. Мы часто жили в деревне – у меня даже была фуфайка и кирзовые сапоги. Но Сибирь все равно изменила меня: я открывал ее как свой дом, тянулся к этим людям, мне было интересно с ними, особенно когда дело касалось промысловых вещей.

- Как раз промысловой спецификой полны ваши произведения. Важно ли писателю на 100% разбираться в том, что он пишет?

- Я пишу, пожалуй, только о том, что со мной происходило, и о том, что знаю. Это и плохо, и хорошо для писателя. Как говорил Пушкин, «над вымыслом слезами обольюсь». Это к тому, что писатель порой созидает мир произведения с чистого листа, и кто-то делает это, не имея реальных знаний, лежа на диване, и делает хорошо. Неоспоримый дар в этом. У меня же правило айсберга: мне нужен 100-процентный запас знаний о предмете, который я описываю, пусть даже в небольшом описании. Это дает уверенность и обеспечивает доверие читателя: я должен знать, что если мой рассказ прочитает, например, профессиональный охотник или перегонщик, то он не уличит меня в ошибке. Так вот, я стремлюсь к тому, чтобы все «детали» были настоящими, а вот в каком порядке их расположить, как выстроить сюжет или сформулировать главную идею – это уже дело творческое.

- Это сравнимо с научным подходом. Что вы делали на Енисейской биостанции?

- «Считал птиц», то есть проводил учеты, исследовал Сибирь. Я был сотрудником научного института. Полевым зоологом. Прокладывал маршруты для учетов, шел, записывал, сколько видел и слышал птиц, и пытался посчитать, что на один квадратный метр живет, допустим, полтора глухаря. Это я для шутки… Мне нравился сам процесс пребывания в тайге, нравилось различать птиц по голосам и внешности, но от меня требовались научные выводы, но ни мыслей, ни идей, ни желания продвинуться в науке у меня не было. Наука – это было не то, что мне было нужно.

- Ваше творчество начиналось с поэзии, с песен под гитару. Как же вы почувствовали, что пора переходить на прозу?

- Когда оказываешься наедине с собой, с природой, наверняка запишешь прозу. Вы удивитесь, но все охотники в тайге что-нибудь пишут – необходимо рассказать о том, что видишь, хотя бы листу бумаги. Мне не хватало поэзии, чтобы уместить в ней все впечатления от Сибири, от Енисея! К тому же многие говорили мне: «Хватит стихи писать, попробуй рассказ!». Попробовал, и оказалось - мое.

Об исследованиях и предназначении

- Сибирская тайга, познание таежной жизни «с нуля» – это все в духе исследователя. Но время великих открытий и новых континентов в прошлом. Вас это не удручает?

- Юношеская жажда познать пространства Земли, когда кажется, что за горизонтом есть какая-то тайна, с годами сходит на нет. Ты понимаешь, что за горизонт можно идти бесконечно, а главная тайна находится внутри человека. В человеке, в людях. В людях, которые населяют твою Землю.

- И вам бы не хотелось исследовать новую жизнь? Например, отправиться в море прямо отсюда, из Владивостока?

- Пережить путешествие на пароходе – да, но погружаться в морской промысел, познавать жизнь моряков с нуля – нет. Всего, «паря», как говорится, не хватишь, и сейчас я хочу достичь для себя самого главного – достойно сделать то, чего еще никто не делал, то есть сказать именно свое слово. То есть выполнить свое писательское предназначение.

- Вы сейчас пишете книгу?

- В нее войдут две повести, одна из которых уже написана. Осталось дописать вторую. Еще планирую книгу о писательском мастерстве. Но это в будущем, хотя первую главу я уже написал. И еще мечтаю о четвертой части «Тойоты-Кресты».

Разыскали под «кедрой»

- Есть мнение, что тщеславие – естественная черта творческого человека. Всегда ли вам хватало внимания со стороны читателей?

- Тщеславие – чувство плохое. В нем есть «тще», тщетность. То есть бессмысленность. Тщеславие – это нездоровая жажда личной славы. Но это не значит, что надо судить писателя за желание, чтобы тебя больше знали и издавали, ведь это означает, что тот мир, о которым ты пишешь, узнает читатель и, может быть, в чем-то ему поможет. Поддержит. У меня всегда были довольно небольшие тиражи, ведь литература моя некоммерческая. К тому же я никогда не «терся» в столичных кругах, в которых если ты все время «светишься», то волей-неволей попадаешь в некую «обойму». Было время, когда я придерживался позиции «сам по себе», не желал ударить и пальца о палец, чтобы продвинуть себя специально. «Если есть какой-то дар, то тебя найдут сами, - думал я. – Разыщут под «кедрой», принесут каравай, хлеб-соль и издадут». И это, как ни странно, сработало: мои первые книги – «За пять лет до счастья» и «Замороженное время» – были изданы именно так.

- Пришлось ли по вкусу первое внимание?

- Конечно, меня это воодушевило. Тем более первая книга… Это всегда огромное событие для автора. Но после первых двух книг настала мертвая полоса: издатели сняли сливки с экзотичной темы о том, как «москвич ушел в Сибирь», и поняли, что широкому кругу читателя она не то что неинтересна... Но что интереснее что-то более массовое и написанное более доходчивым и беглым языком. Без внимательных художественных описаний, к примеру. Я предлагал свои рассказы в издательства, но упирался в глухую стену: мне говорили, что они хороши, но я «слишком там», в мире сибирской тайги, что пишу на сочном языке жителя Енисея, а язык этот плохо воспринимается широкой столичной публикой. Вот, например, Вася Голованов тоже пишет о дальних краях отечества, но пишет он на привычном языке московского журналиста, и поэтому он родной там. У меня так не получалось.

- На этом ваше желание выйти на широкую аудиторию не угасло?

- Ни в коем случае. Как писатель, я хочу, чтобы мир, который дорог мне, стал дорог еще как можно большему количеству людей. Мой выезд за пределы промыслового села, знакомство с Дальним Востоком стало для меня калиткой в пространство между двумя океанами: мне хотелось выйти из замкнутого мира таежного угла. Роман «Тойота-Креста» обрел более широкую известность, но все же это роман о русской провинции, об альтернативной по отношению к столице жизни. Московская «прозападная» модель никак не связана с теми традициями, которые существуют в России много веков. О Москве я писать не хочу, но у меня есть желание скорректировать свои подходы к читателю, чем я сейчас и занимаюсь.

- «Тойота-Креста» - еще и о праворульных авто. С Василием Авченко вас связал «Правый руль»?

- Когда я узнал, что какой-то парень во Владивостоке написал о правом руле, который я вообще-то считал своим открытием, я тут же решил, что с ним нужно подружиться! Нашел контакты и связался с Василием через электронную почту. Это было в 2010 году. Несколько раз перечитывал с тех пор его «Правый руль», а недавно Василий мне вручил свою новую книгу - «Кристалл в прозрачной оправе».

- Что еще вы читаете?

- Это русская классика, у которой я учусь и по сравнению с которой еще мальчишка. Порой в творческом процессе я нуждаюсь в поддержке и тогда открываю Достоевского, «Братьев Карамазовых». Современную массовую литературу читать не могу, – на мой взгляд, в ней нет языка. Основная беда большей части современной литературы – ее «сценарность». Люди забыли вкус, цвет и краску языка! Например, строчка: «Мария Ивановна взяла кусок плотной серой ткани» – ведь это инструкция! Почему бы не написать хотя бы «взяла кусок рогожки»?

Тарковский – для читателя

- Какие книги вы посоветуете читателю, для которого, как и для вас, в литературе важен язык?

- Например, Александр Кузнецов-Тулянин, «Язычник». Можно долго спорить об идейном векторе книги, но написана она очень хорошо – в ней лучшее описание океанов из всех, что я читал. Недавно мне рекомендовали замечательного писателя священника Ярослава Шипова. Читаю Николая Александрова из Новосибирска, Александра Новосельцева из Ельца, Алексея Шорохова и Олега Павлова из Москвы, Андрея Антипина из Иркутской области. Недавно написал очерк о книге иркутского писателя Анатолия Байбородина «Озерное чудо». Я осознанно обхожу писателей, которые на слуху, хотя не могу не отметить книгу Романа Сенчина «Зона затопления».

Тарковский – для писателя

- Все-таки как не бояться и быть писателем?

- Нужно очень хотеть им быть. Вдохновение – это о поэзии, и то в юную пору, а прозу необходимо терпеливо взращивать, мастерство – совершенствовать. Для этого понадобится несколько качеств – не только чувство слова, а и решимость, мозги, воля и сердце. Не нужно бояться казаться дерзким, равняясь на великих писателей – Достоевского, Толстого, Пушкина, Есенина и других. Пусть великие служат примером. Мерить свои достижения стоит только самыми высокими мерками. И пусть ты чувствуешь себя продолжателем их традиции, их дела, потому что главное в таланте – это любовь. И, напротив, способности может убить похвала внутри закрытого сообщества, где все друг друга обоюдно нахваливают, льстят и оказывают медвежью услугу и себе, и товарищам.

А любовь… Это любовь к этой земле, к этому народу, к этому куску русского мира. И ты принимаешь эту эстафету, эту ношу, эту свечку из руки Пушкина, Достоевского, Астафьева. И в этом случае все решает единственное: а по плечам ли тебе эта ноша, этот крест?

Любовь Хмелевская.

Фото автора.

Справка. МК. Михаил Александрович Тарковский, русский поэт и писатель, член СП России. Родился в 1958 г. в Москве. Окончил Московский педагогический институт им. В. И. Ленина по специальности «география/биология». В 1981 году уехал в Туруханский район Красноярского края, где почти сразу же начал писать стихи и где работал сначала полевым зоологом на биологической станции, затем охотником в с. Бахта, где и живет по настоящее время. В 1991 году окончил Литературный институт им. А. М. Горького, заочное отделение, семинар поэзии В. Д. Цыбина.

Автор стихов, рассказов, повестей, очерков. Лауреат премий журналов «Наш современник», «Роман-газета», «Новая юность» и других, в частности, премий Белкина, Соколова-Микитова, Шишкова, а также Л. Н. Толстого «Ясная Поляна» и премии первого редактора «Литературной газеты» Антона Дельвига «За верность Слову и Оте-

честву». Автор книг: «Стихотворения», «За пять лет до счастья», «Замороженное время», «Енисей, отпусти!», «Тойота-Креста», «Избранное», «Сказка о Коте и Саше». Главный редактор альманаха «Енисей».

Опубликован в газете "Московский комсомолец" №30 от 20 июля 2016

Заголовок в газете: Главная тайна – внутри человека

Что еще почитать

В регионах

Новости региона

Все новости

Новости

Самое читаемое

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру